супруги, я, тем не менее, искренне желаю, разрешения вашей конфликтной ситуации без привлечения судебных инстанций, а значит и общественной огласки, которая может повредить вам в дальнейшем.
– Э-э-э, батенька, приговоренного к повешению не запугаешь подмоченной репутацией, – отмахнулся он от явного шантажа со стороны юриста.
– Но все-таки, – упрямо настаивал на своем Бауэр, – я бы на вашем месте не пренебрегал возможностью уладить конфликт мирным путем, просто разведясь без скандала, тем более, как вы, наверное, обратили внимание, сумма иска довольно внушительна.
– Что вы предлагаете? – с ленцой в голосе спросил Афанасьев.
– Я предлагаю вам, – заметно приободрился от услышанного адвокат, – назначить время для передачи через меня, либо передачи в моем присутствии некоей денежной суммы вашей супруге. Взамен чего она даст вам нотариально заверенную расписку об отсутствии с ее стороны, каких бы то ни было материальных претензий к вам.
– Некоей? Это какой же!? – нарочито оттопырив ухо рукой, переспросил Валерий Васильевич.
– Сумма в двести миллионов рублей, вполне устроит мою клиентку. Учитывая выше нынешнее положение – не Бог весть, какая сумма, – почти победно резюмировал Аркадий Исаевич, наивно полагая, что уложил на обе лопатки своего визави. Наивный нанайский мальчик. Сзади опять, придушенным зайцем пискнула Анастасия.
Афанасьев устало снял с носа очки и, потирая переносицу, задал вопрос, казалось никак не относящийся к делу:
– Вы, Аркадий Исаевич слушали в воскресенье мое обращение к нации?
– Да, – кивнул он, – внимательнейшим образом. А что?
– А раз так, то, наверное, не упустили мои слова о том, что я намереваюсь отдать государству все нечестно нажитое мной?
– Да, как, сказать… – замялся Бауэр, не решаясь выразить в лицо недоверие к вышесказанному.
– Я понимаю ваше недоверие, – пришел ему на выручку диктатор. – Настя, достань, где там у тебя лежат бумаги из Федерального агентства по Управлению Государственным Имуществом. Покажи дяде справку о принятии им на баланс загородного дома с участком в Одинцово и двух квартир. А также прихвати справку из банка о перечислении на счета Минфина денежных сумм, хранившихся на моем депозите.
– Сейчас, пап, – живо метнулась она в одну из комнат.
– Сегодня – пятница, – констатировал он между тем, пока дочь искала нужные документы. – Завтра – суббота. Так вот, в завтрашнем номере «Российской Газеты» будет опубликована, в числе прочих, моя декларация об имущественном положении, а вместе с ней и справки из Агентства, оригинал которых я вам сейчас предоставлю. В соответствие с поданной декларацией, я еще и должен остался, где-то порядка десяти миллионов. Я, к сожалению, не успел взять справку из самого Минфина о депонировании на его счетах перечисленной суммы, если вас не удовлетворит справка из банка, но вы, насколько я знаю правила гражданского судопроизводства, можете ходатайствовать перед судом об истребовании оной и приобщению к делу.
Только он произнес эту фразу перед слегка прибалдевшим адвокатом, как дочь внесла целую стопку гербовых бумаг, выданных Госимуществом. Разом вспотевший адвокат, впился глазами в казенные формулировки, сопровождавшие передачу недвижимости.
– Так что, перед вами сидит настоящий банкрот, – продолжал витийствовать Афанасьев, с нескрываемым удовольствием наблюдая за замешательством «крестьянского сына».
Не будучи юристом, Афанасьев в силу природного любопытства иногда урывками и между делом все-таки почитывал кое-какую литературу, относящуюся к судебной практике. Поэтому в свойственной ему манере, прикидывающегося профаном обывателя, не стал дожидаться естественного финала беседы, а просто добил оппонента, казалось бы, невинной фразой:
– Я, конечно, не знаю всех тонкостей вашего ремесла, но мне где-то встречалась информация, что будто бы при дележе совместно нажитого имущества делятся, не только права на обладание теми или иными материальными ценностями, но еще и обязательства одного из супругов перед третьими лицами. Так сказать, несут солидарную ответственность. Или я ошибаюсь? – лукаво прищурил он один глаз.
– Ну, в общем-то, да, – промямлил Бауэр, – хотя и тут, как и везде имеются свои подводные камни…
Кредитный договор, заключенный на одного из супругов, при расторжении брака не переоформляется. Однако признать заем совместным все-таки можно. Для этого кредитор или супруг-заемщик должен доказать следующие обстоятельства: заем был потрачен на нужды семьи или заем был взят с согласия второго супруга и второй супруг знал о возникновении такого долга. Тогда при разделе имущества остаток кредита распределяется между супругами в равных долях, – лепетал заученно Бауэр.
– Ну, да и Бог с ним. О подводных камнях, как-нибудь в другой раз, – прервал его Афанасьев, ласково заглядывая ему в глаза, – а сейчас не могли бы вы передать моей горячо любимой супруге просьбу взять на себя хотя бы частичную оплату моего долга перед государством? Ведь, право слово, речь не идет о каких-то баснословных суммах, а всего-навсего о десяти миллионах. Да и с ее стороны было бы глупо отрицать факт пользования уворованными мной средствами.
Аркадий Исаевич почти с ужасом воззрился на этого человека, развалившегося сейчас перед ним на протертом диване, волею судьбы заброшенного на самую вершину власти в стране, распоряжающегося по сути миллионами людских судеб, на его скривившееся в презрительной гримасе лицо. Взглянул и понял, что тот просто играет с ним, как сытый кот с загнанным в угол мышонком. Пока кот сытый он просто наслаждается игрой, слегка царапая несчастного грызуна, но когда ему это надоест и он проголодается, то… Об этом было лучше не думать. Что может с ним сделать человек разом поправший все законы, включая Конституцию, запрятавший в подвалы Лубянки весь цвет либерализма и свободы? Только сейчас до него стал доходить весь ужас его собственного положения. Ведь ничего не удерживает этого человека от того, чтобы нажать на какую-нибудь скрытую кнопку и сюда по команде ворвутся, грохоча башмаками молодцы, и заломив ему руки назад, как обыкновенному преступнику, уведут в неизвестность и небытие. И будет еще хорошо, если через несколько месяцев на помойке найдут его труп – полусгнивший и объеденный, а то ведь и вовсе не найдут. Он-то по своей наивности и напыщенности думал, что предстоящим громким процессом (на примирение супругов он, честно говоря, и не надеялся), как минимум обессмертит свое имя в среде адвокатской братии, а выходит, что все это время он просто балансировал под лезвием собственной гильотины. От этих дурных мыслей у него все пересохло во рту, и он сделал судорожное глотательное движение. Кадык яростно заходил под опущенным книзу подбородком. К его чести он все же сделал слабую попытку поторговаться напоследок, произнеся с замиранием сердца:
– Моя клиентка сказала, что у вас имеется обширная библиотека, где хранятся раритетные и дорогие издания…
– Верно, – согласился узурпатор и кровопийца нагло потягиваясь и зевая так, что зубы клацнули, – только она не учла тот факт, что подавляющее большинство книг в моей библиотеке, к которой, к слову сказать, она не имеет ровным счетом никакого отношения, являются монографии видных военных деятелей, изданные ограниченным тиражом и распространяемые только среди высшего военного руководства. И все они, заметьте, находятся на учете в спецхране под грифом «для служебного пользования», а посему, при учете совместно нажитого имущества, дележу не подлежат, – наставительно поднял он указующий перст кверху. При этом лицо его по-прежнему выражало смесь насмешки и презрения. По крайней мере, именно так оценил лицо Афанасьева адвокат.
– Да-да. Я все понимаю, – зачастил головой непрошеный гость. – Я передам ваши слова Аглае Петровне, а мне разрешите окончить визит и откланяться, – решил он дальше не искушать судьбу, опрометчиво ввязываясь в разборки сильных мира сего.
Диктатор смилостивился и сделал разрешающий жест:
– Настя, проводи, пожалуйста, товарища до крылечка, а то охрана может его не выпустить без сопровождения.
Визитер сделал на прощанье нечто вроде полупоклона и под конвоем расстроенной поведением матери Аглаи поспешил покинуть место ристалища. Бауэр, хоть и слыл в своей среде неглупым человеком, все же при оценке диктатора сильно ошибся. Лицо диктатора не выражало никакой насмешки и презрения, а уж тем более озлобленности и коварства. И он даже не думал вынашивать в отношении гостя никаких людоедских планов. Просто больная рука, вконец доконала
